- Погодите, я записываю! Погодите, я неправильно записываю! / [полистилистической материи кусок]
ВИНО
автор:барон де Куртнэ
пейринг: Понтий Пилат/Иуда
читать фик- Значит, ты хотел повеситься, хотя твоя вера запрещает самоубийство, - Пилат брезгливо посмотрел на человека, которого солдаты швырнули к его сандалиям. – Почему же не повесился?
Человек поднял голову. Лицо его было нечисто – на лбу и щеках виднелись грязные серые разводы.
- Ветка обломилась, - хрипло сказал он и мучительно закашлялся. – Гнилая.
- Встань, - отступив на несколько шагов, Пилат рассматривал человека, щурясь на высокое уже солнце. – Значит, ты и есть Иуда из Крайот?
“Совсем мальчишка, - отметил он про себя. – Осведомители не солгали. Трусоват, жалок, хотя и привлекателен. Ветка, значит, гнилая…”
- Отведите его в термы, - бросил Пилат солдатам, поднимаясь по ступеням в атрий – Пусть вымоется, оденется… подобающе. Да не в это рванье. Подберите ему… что-нибудь.
Мальчишка, действительно, оказался симпатичным. Здесь, в Иерушалаиме, развлечений было маловато. Жара, доносы, склоки, мелкие возмущения иудеев, подстрекаемых то безумцами, то новоявленными мессиями, казни – вот и все веселье. Пилату становилось скучно уже в тот момент, когда он подписывал очередной приговор или швырял в огонь очередной донос. История с царем иудейским, завершившаяся три дня назад, была такой же бездарно-унылой, как и все предыдущие. Разве что перепалка с первосвященником Каиафой немного отвлекла префекта Пилата от тоски по прибрежной Кейсарии, где он жил большую часть года. Но сейчас дела задерживали его в Иерушалаиме, и скука казалась бесконечной, как весеннее небо над головой.
Пилат прилег на ложе, потянулся к чаше с водой.
Вина в такую жару не хотелось. Вообще ничего не хотелось – только лежать, ни о чем не думать, щуриться на безмятежную синеву над головой и вспоминать оставленную в Кейсарии Проклу.
Мальчишка был темноволос, кареглаз и неимоверно тощ. Видимо, странствия с казненным мессией не способствовали приобретению дородности. Он жадно смотрел на лепешки, румяной грудой лежавшие на блюде, и Пилат милостиво кивнул ему.
- Ешь. Можешь сесть.
Иуда опустился на пол, робко протянул руку за угощением.
“Интересно, - лениво подумал префект. – Он был так же застенчив, когда торговал жизнью своего учителя? Или его вынудили? Пообещали что-то, кроме денег?”
Он махнул рабу рукой, и тот разлил густое красное вино. Пригубив, Пилат плеснул немного на мозаичный пол и повел кратером в сторону Иуды.
- Угощайся. Ставлю горсть денариев против веревки, на которой ты хотел повеситься, ты не пробовал подобного. Это хиоское вино из погребов Скоруса.
Иуда пил торопливо, словно с утра во рту у него не было ни капли. Осушив кратер, он вытер губы тыльной стороной ладони.
- Сладкое.
- Сладкое, - согласился префект и прищурился, разглядывая мальчишку.
На острых скулах медленно проступали алые пятна румянца, карие глаза Иуды блестели, а между приоткрывшихся полных губ влажно белели ровные зубы. Туника, выданная ему в термах, оказалась велика и сейчас сползала со смуглого плеча, обнажая гладкую кожу.
“Хорош, - с удовольствием подумал префект, делая знак рабу. – Хорош, без сомнения”.
Он уже ощущал приятное возбуждение, знакомое подрагивание мышц. В конце концов, он был не просто солдатом, а всадником, префектом вечно бунтующей провинции, и давно перестал отказывать себе в маленьких радостях жизни.
Раб налил Иуде еще вина, а в кратер Пилата добавил холодной воды.
- Так как ты познакомился с этим… своим учителем? – откинувшись на ложе, префект согнул одну ногу в колене, позволяя тунике задраться до самых бедер.
Иуда помрачнел. Ему не хотелось говорить о прошлом, но отказать Пилату он боялся.
- Учитель проходил через наше селение. Я в тот день поссорился с отцом. Учитель попросил у меня воды, я вынес ему кувшин за ворота, а в благодарность он рассказал мне притчу.
- И ты ушел с ним из-за басни? – Пилат скосил глаза на собеседника и еле заметно ухмыльнулся. - Твой учитель был красноречив, я знаю.
- Нет, - Иуда еще больше оттянул ворот туники, словно ему было душно; впрочем, день и правда был жарким. – Он спросил, умею ли я считать, и предложил мне следить за его казной. Иногда ему давали немного денег за… беседы.
- И велика ли была казна? – префект заинтересованно повернулся на бок, нимало не заботясь о том, что пояс туники развязался, и ткань окончательно сбилась, обнажая срам.
Иуда пренебрежительно пожал худыми плечами и снова поднес к губам кратер с вином.
- В кошеле никогда не бывало больше десятка денариев. Я хотел давать деньги в рост, тогда мы могли бы покупать не только молоко и лепешки, но и битую птицу, но учитель запретил.
Он уже основательно захмелел. Речь сбивалась, словно Иуда еле-еле ворочал отяжелевшим языком. Мальчишка часто сглатывал и пытался как-то странно откашляться.
“Горло болит”, - взгляд Пилата задержался на темной борозде, пересекавшей смуглую худую шею.
- Ну а зачем ты вешался?
Иуда с трудом поднял веки.
- Они сказали, что все равно меня убьют, - он отставил кратер и потер лицо ладонями. – Сказали, что найдут и повесят за ногу в лесу, и будут ждать, пока я умру. Они отняли у меня деньги, но я вырвался и убежал. А потом решил сам, чтобы быстро, чтобы не мучиться.
Он покачнулся, теряя равновесие и опираясь локтем об пол. Пилат сел на ложе, оправил тунику. Из-за колонны выступил раб.
- Отвели его к купальне, - префект встал и с удовольствием потянулся. – К той, самой дальней. Да проследи, чтобы не утонул спьяну. Я сейчас подойду.
Он сам налил себе вина, на этот раз неразбавленного. В груди привычно жгло – желание, вожделение, предвкушение сладостного приключения. Мальчишку никто не станет искать, разве что друзья его учителя. Впрочем, вряд ли они станут упорствовать в поисках, им не до этого. По Иерушалаиму уже поползли слухи о чудесном “воскресении”. Пилат слухам не верил, но и не препятствовал – это была забота Синедриона, пусть сами разбираются со своими мертвецами. А когда мальчишка надоест, можно будет приказать его удавить и подвесить на той самой засохшей оливе у подошвы Голгофы. Это придаст законченность мифу и окажется хорошей занозой в седалище Каиафы.
Усмехнувшись, Пилат кончиком сандалии подцепил и опрокинул стоявший на полу кратер, из которого пил Иуда. Остатки вина растеклись по мозаике рубиновой лужицей.
Человек поднял голову. Лицо его было нечисто – на лбу и щеках виднелись грязные серые разводы.
- Ветка обломилась, - хрипло сказал он и мучительно закашлялся. – Гнилая.
- Встань, - отступив на несколько шагов, Пилат рассматривал человека, щурясь на высокое уже солнце. – Значит, ты и есть Иуда из Крайот?
“Совсем мальчишка, - отметил он про себя. – Осведомители не солгали. Трусоват, жалок, хотя и привлекателен. Ветка, значит, гнилая…”
- Отведите его в термы, - бросил Пилат солдатам, поднимаясь по ступеням в атрий – Пусть вымоется, оденется… подобающе. Да не в это рванье. Подберите ему… что-нибудь.
Мальчишка, действительно, оказался симпатичным. Здесь, в Иерушалаиме, развлечений было маловато. Жара, доносы, склоки, мелкие возмущения иудеев, подстрекаемых то безумцами, то новоявленными мессиями, казни – вот и все веселье. Пилату становилось скучно уже в тот момент, когда он подписывал очередной приговор или швырял в огонь очередной донос. История с царем иудейским, завершившаяся три дня назад, была такой же бездарно-унылой, как и все предыдущие. Разве что перепалка с первосвященником Каиафой немного отвлекла префекта Пилата от тоски по прибрежной Кейсарии, где он жил большую часть года. Но сейчас дела задерживали его в Иерушалаиме, и скука казалась бесконечной, как весеннее небо над головой.
Пилат прилег на ложе, потянулся к чаше с водой.
Вина в такую жару не хотелось. Вообще ничего не хотелось – только лежать, ни о чем не думать, щуриться на безмятежную синеву над головой и вспоминать оставленную в Кейсарии Проклу.
Мальчишка был темноволос, кареглаз и неимоверно тощ. Видимо, странствия с казненным мессией не способствовали приобретению дородности. Он жадно смотрел на лепешки, румяной грудой лежавшие на блюде, и Пилат милостиво кивнул ему.
- Ешь. Можешь сесть.
Иуда опустился на пол, робко протянул руку за угощением.
“Интересно, - лениво подумал префект. – Он был так же застенчив, когда торговал жизнью своего учителя? Или его вынудили? Пообещали что-то, кроме денег?”
Он махнул рабу рукой, и тот разлил густое красное вино. Пригубив, Пилат плеснул немного на мозаичный пол и повел кратером в сторону Иуды.
- Угощайся. Ставлю горсть денариев против веревки, на которой ты хотел повеситься, ты не пробовал подобного. Это хиоское вино из погребов Скоруса.
Иуда пил торопливо, словно с утра во рту у него не было ни капли. Осушив кратер, он вытер губы тыльной стороной ладони.
- Сладкое.
- Сладкое, - согласился префект и прищурился, разглядывая мальчишку.
На острых скулах медленно проступали алые пятна румянца, карие глаза Иуды блестели, а между приоткрывшихся полных губ влажно белели ровные зубы. Туника, выданная ему в термах, оказалась велика и сейчас сползала со смуглого плеча, обнажая гладкую кожу.
“Хорош, - с удовольствием подумал префект, делая знак рабу. – Хорош, без сомнения”.
Он уже ощущал приятное возбуждение, знакомое подрагивание мышц. В конце концов, он был не просто солдатом, а всадником, префектом вечно бунтующей провинции, и давно перестал отказывать себе в маленьких радостях жизни.
Раб налил Иуде еще вина, а в кратер Пилата добавил холодной воды.
- Так как ты познакомился с этим… своим учителем? – откинувшись на ложе, префект согнул одну ногу в колене, позволяя тунике задраться до самых бедер.
Иуда помрачнел. Ему не хотелось говорить о прошлом, но отказать Пилату он боялся.
- Учитель проходил через наше селение. Я в тот день поссорился с отцом. Учитель попросил у меня воды, я вынес ему кувшин за ворота, а в благодарность он рассказал мне притчу.
- И ты ушел с ним из-за басни? – Пилат скосил глаза на собеседника и еле заметно ухмыльнулся. - Твой учитель был красноречив, я знаю.
- Нет, - Иуда еще больше оттянул ворот туники, словно ему было душно; впрочем, день и правда был жарким. – Он спросил, умею ли я считать, и предложил мне следить за его казной. Иногда ему давали немного денег за… беседы.
- И велика ли была казна? – префект заинтересованно повернулся на бок, нимало не заботясь о том, что пояс туники развязался, и ткань окончательно сбилась, обнажая срам.
Иуда пренебрежительно пожал худыми плечами и снова поднес к губам кратер с вином.
- В кошеле никогда не бывало больше десятка денариев. Я хотел давать деньги в рост, тогда мы могли бы покупать не только молоко и лепешки, но и битую птицу, но учитель запретил.
Он уже основательно захмелел. Речь сбивалась, словно Иуда еле-еле ворочал отяжелевшим языком. Мальчишка часто сглатывал и пытался как-то странно откашляться.
“Горло болит”, - взгляд Пилата задержался на темной борозде, пересекавшей смуглую худую шею.
- Ну а зачем ты вешался?
Иуда с трудом поднял веки.
- Они сказали, что все равно меня убьют, - он отставил кратер и потер лицо ладонями. – Сказали, что найдут и повесят за ногу в лесу, и будут ждать, пока я умру. Они отняли у меня деньги, но я вырвался и убежал. А потом решил сам, чтобы быстро, чтобы не мучиться.
Он покачнулся, теряя равновесие и опираясь локтем об пол. Пилат сел на ложе, оправил тунику. Из-за колонны выступил раб.
- Отвели его к купальне, - префект встал и с удовольствием потянулся. – К той, самой дальней. Да проследи, чтобы не утонул спьяну. Я сейчас подойду.
Он сам налил себе вина, на этот раз неразбавленного. В груди привычно жгло – желание, вожделение, предвкушение сладостного приключения. Мальчишку никто не станет искать, разве что друзья его учителя. Впрочем, вряд ли они станут упорствовать в поисках, им не до этого. По Иерушалаиму уже поползли слухи о чудесном “воскресении”. Пилат слухам не верил, но и не препятствовал – это была забота Синедриона, пусть сами разбираются со своими мертвецами. А когда мальчишка надоест, можно будет приказать его удавить и подвесить на той самой засохшей оливе у подошвы Голгофы. Это придаст законченность мифу и окажется хорошей занозой в седалище Каиафы.
Усмехнувшись, Пилат кончиком сандалии подцепил и опрокинул стоявший на полу кратер, из которого пил Иуда. Остатки вина растеклись по мозаике рубиновой лужицей.
@темы: навязчивый лейтмотив, проза, непристойное